Гибель Панаевского дома от пожара

Санкт-Петербургские ведомости. - Выпуск № 207 от 02.11.2007
Пылающий дом Панаева
О. РЫЖЕНКОВА

В 1914 г., в первые же дни войны, здание Панаевского театра было реквизировано военным ведомством под главную военно-полевую почтовую контору. Зрительный зал был занят рассылочным отделением, а в разгороженных ложах размещались на ночлег солдаты почтовой команды. Расположились там, «как будто на даче», и служащие почтового ведомства. Не назвавший себя очевидец рассказывал корреспонденту после пожара: «Чиновники, какие без семьи, чтоб не платить 40 – 50 рублей за комнату, устраивались в ложах. Рогожей обтянут ложу, совсем как отдельный номер в гостинице. Жили так до глубокой осени, до хороших заморозков».

В зрительном зале и произошло возгорание. В 2 часа 45 минут ночи раздались крики: «Пожар, спасайтесь!». К этому моменту весь зрительный зал был уже заполнен дымом. Горючий материал был в изобилии: горы фанерных посылочных ящиков на сцене, деревянные перегородки в зрительном зале и в ложах. Через несколько минут весь театр был объят пламенем. Несмотря на железную перегородку, отделявшую зрительный зал от сцены, огонь быстро проник и за кулисы.

Дежурные бросились к телефонам, но телефоны молчали. В течение примерно 20 минут пытались связаться с телефонной станцией, но это так и не удалось – телефонистки спали.

(Впоследствии по этому поводу было проведено специальное расследование. Управляющий петроградской телефонной станцией инженер И. М. Басс, со своей стороны, заявлял, что «совершенно ошибочно» смотреть на телефон как на главный способ вызова пожарных команд. Основной же способ – специальные пожарные сигналы. Такой сигнал был и в Панаевском театре, но, как выяснилось в момент пожара, он оказался испорчен. Басс тем не менее признал, что дисциплина на телефонной станции была нарушена. Оказалось, что на ночные дежурства назначали нештатных, еще обучающихся телефонисток. Неисправных телефонисток обещали наказать вплоть до перевода в низшие разряды, а на ночные дежурства впредь назначать также и штатных сотрудниц. Впрочем, замечал телефонный начальник, как во всяком запущенном деле, в течение одного-двух дней добиться радикального улучшения невозможно...)

Помещение телефонных будок между тем наполнилось дымом. Служащие бросились спасаться. Наконец солдатам удалось остановить проезжавший мимо автомобиль. Шоферу приказали ехать в Казанскую часть, чтобы вызвать пожарную команду. Пожарные приехали довольно скоро – за 7 – 8 минут, но, с учетом потерянного времени, процедура их вызова заняла около получаса.

В первые же минуты огонь охватил все выходы и отрезал выход солдатам и служащим, ночевавшим на верхних этажах. Они бросились наверх по заполненным дымом многочисленным лестницам, предназначавшимся для прохода зрителей в различные ярусы. Приходилось пробираться в темноте, поскольку электричество вскоре погасло. Часть людей поднялись на крышу и оттуда сумели переправиться на соседний дом. Те, кто не смог найти выход на крышу, оставались у окон и звали на помощь. Несколько солдат перешли по карнизам к водосточным трубам. Почтовый чиновник Антонов, когда его одежда стала загораться, тоже пошел по карнизу, но не дойдя шаг до трубы, сорвался и упал.

Когда в 3 часа 15 минут прибыли пожарные, пламенем было охвачено уже все здание. При попытке снять людей, находившихся на крыше, и тех, кто висел на верхних этажах, цепляясь за оконные рамы и водосточные трубы, выяснилось, что пожарные лестницы, приобретенные много лет назад, слишком коротки и не достают до крыши. Пожарные, поднявшись по лестнице, бросали на крышу конец веревки, предлагая находившимся там людям привязывать ее к трубе и спускаться. Так спаслись несколько человек.

Брандмейстер Казанской части хотел подать сигналы о вызове на пожар всех городских частей и пожарных пароходов. Но телефон вновь не отвечал. Потребовалось по крайней мере еще 10 минут, чтобы связаться с пожарным телеграфом и вызвать подкрепление.

Раньше других на месте пожара оказался служитель Казанской части Мардыков, дежуривший в Зимнем дворце. Он прибежал, заметив пламя, и нашел в вестибюле пожарный кран. Однако присоединенный к нему рукав был обрублен! Пожарный пустил воду без рукава и этим спас от возгорания много хранившихся в вестибюле посылок.

Постепенно стали прибывать пожарные части. На набережной около Дворцового моста установили несколько паровых машин, чтобы подавать воду. Прибыл даже пожарный пароход. Группа пожарных проникла внутрь здания с Адмиралтейской набережной и направила пожарные рукава в зрительный зал, но в это время на них рухнула сорвавшаяся штукатурка. Среди дыма и огня им удалось выбраться из-под завала и пробраться к выходу, когда произошло новое обрушение. Погибли пожарные служащие Балахов и Чертков, их тела так и не были разысканы под обломками. Еще двое, Буйсвит и Боровский, получили серьезные ранения и были отправлены в больницу.

Прибывшие пожарные Александро-Невской части проникли во второй этаж в помещение бывшего фойе. В это время дала трещину и небольшой крен капитальная стена, отделяющая зрительный зал от фойе. Вероятно, стену отодвинули расширившиеся от жары металлические балки. Вслед за этим рухнул потолок вместе с крышей над всем пространством зрительного зала, сцены и фойе. Под обломками погибли служащие Александро-Невской части Дятлов и Петров, пострадали Каулевич и Юниен и брандмайор Станкевич.

Газеты с восхищением писали о проявленном пожарными мужестве. Но, отмечали они, этот большой, самоотверженный труд не получает достойного вознаграждения. Жалованье в 180 руб. «на всем своем», кроме медной каски. Неудивительно, что штаты пожарных команд на треть не заполнены: «Ведь арбузами, папиросами и всякой дрянью ныне в три раза больше заработаешь». Нужно, призывал журналист, что-то предпринять, чтобы герои огня не жили впроголодь.

Во время пожара существовала серьезная угроза для соседних зданий, так как ветер разносил горящие головешки далеко по сторонам. Над проездом между Адмиралтейством и Зимним дворцом буквально падал дождь горящих углей. Крыша Адмиралтейства то и дело начинала загораться, но находившимся на ней пожарным удавалось быстро сбивать пламя.

Пожар был локализован только к полудню следующего дня, а отдельные возгорания продолжались до вечера.

За несколько часов огромное здание было практически уничтожено. Весь зрительный зал совершенно выгорел, обрушилась крыша, были разрушены почти все поперечные балки и своды. Капитальная стена между зрительным залом и фойе наклонилась и в любой момент могла упасть, угрожала падением и стена главного фасада со стороны Адмиралтейской набережной.

На пепелище грудой валялись залитые водой ящики, белье и теплая одежда, остатки размоченных сухарей и баранок из предназначавшихся для фронта посылок. Часть пакетов с деньгами полевой почты была спасена во время пожара случайными прохожими и затем перевезена на почтамт.

Весь район пожарища был оцеплен военным караулом. Несмотря на это, ночью в помещение сгоревшего театра проникли хулиганы, которые взломали уцелевшие посылки, промокшую еду выбросили, а вещи забрали. Злоумышленники разгромили и каким-то чудом уцелевший во время пожара винный погреб экономического клуба. Вина были частью расхищены, частью выпиты. Был распит или расхищен и хранившийся в здании денатурат.

Погорельцев приютили у себя начальство Адмиралтейства и жильцы соседних домов. Около 60 погорельцев по личному распоряжению А. Ф. Керенского были размещены в Зимнем дворце. Здесь была тогда резиденция Временного правительства, и премьер-министр мог сам наблюдать за ночным пожаром с дворцового балкона.

Через несколько дней развалины Панаевского театра осмотрела комиссия, в составе которой были пожарные деятели, архитекторы, представители правительства и городской управы. При осмотре оказалось, что сгоревшее здание изначально было построено недостаточно качественно, и это могло при неблагоприятных условиях привести театр к обвалу даже без пожара. Официальная формулировка комиссии была очень деликатной – указывалось, что постройка велась «экономично». Неофициально делались гораздо менее лицеприятные высказывания. Известный критик и театрал со стажем Н. Россовский напоминал на газетных страницах, как коллеги-архитекторы сразу же утверждали, что Панаев «выстроил театр из мусора»: «Стены были только облицованы кирпичом, а в середине была утрамбована известка вместе со всякой дрянью». Неустойчивость стен была замечена еще лет за 5 – 7 до пожара, но тогда ограничились «кое-какими поправками».

Конечно, самой животрепещущей темой были возможные причины пожара.

Мог ли это быть «человеческий фактор»? О да! Петроградский брандмейстер А. Г. Коккинаки, дававший интервью на еще тлеющем пепелище, сказал в сердцах: «Я удивляюсь, что пожар не произошел ранее». («Петроградская газета», впрочем, писала, что в конце июня пожар в театре действительно был, но тогда возгорание сумели ликвидировать самостоятельно и информация о нем не попала в прессу.) Солдаты, спавшие вповалку в ложах, курили. В верхнем ярусе почтальоны со сторожами развлекались игрой в карты, тоже курили и бросали окурки на пол. Противопожарные меры отсутствовали.

Неисправность электропроводки? Сколько угодно. Освещение в многочисленные жилые выгородки по всему театру проводили каждый сам по себе, кто как хотел. Проводка, по словам специалиста, была отвратительной.

Наконец, вражеская диверсия? Можно было подумать и об этом. В ту же ночь в городе произошло еще два крупных пожара на предприятиях, имевших оборонное значение: химическом заводе на Петроградской стороне и мыловаренном и химическом заводе за Московской заставой. Такое совпадение могло быть не случайным. И ведь кто-то же обрубил пожарный шланг?

Но и на более глубокие размышления наводила произошедшая катастрофа. Сегодня нам, обремененным знанием последующей истории, трудно не увидеть ее символического значения. Оказывается, видели его и современники. Журналист «Петроградского листка» А. Зарин так и назвал свою заметку – «Знамение». «Таинственный рок, – писал журналист, – готовя свой гибельный удар, посылает и людям, и народам, и правителям знаки и знаменья, – но их редко замечают и, беспечные, идут к своей гибели».

«Здание, наполненное бумагой, рогожей, высохшим деревом посылочных ящиков, насыщенное пылью, являлось громадной ночлежкой, табором, походным лагерем. Ложи представляли то спальни, то буфеты, то игорные дома. Одни устланы рогожами, другие затянуты холстом, третьи занавесами из бутафории. В одной ложе пили и пели, в другой пили и играли в карты, в третьей на спиртовке варили и жарили, в коридоре раздували самовар. А вдруг да загорится? – Ничего! До сих пор не горело». А когда начался пожар – все растерялись и в ужасе заметались, ища спасенья. «Пожарный сигнал испорчен, рукав обрезан. Кто испортил пожарный сигнал? А никто. Так, баловались. Кто обрезал рукав? Разве узнаешь? Нынче за рукав-то столько заплатят; всякому лестно. Словно символ, словно знаменье».

«На сенных барках пьют, курят и ставят самовары; на пороховых заводах ходят с папиросами; в склад бензина входят с горящей свечкой; в руках и за пазухой несут грубеин (взрывчатку). Ничего! Пронесет».

То же и в политике: «Беспечно восприняли Ленина, приехавшего из Германии, беспечно пропустили братанья, беспечно смотрели на захваты частных домов, квартир. А потом – горим! Бунты, мятежи, восстания. На фронте режут офицеров, в тылу помещиков и горожан; треск и грохот пожаров несется уже со всех концов России. Горим!»

«И в эти дни смятения и скорби пылающий дом Панаева, подожженный беспечными людьми, кажется знаменьем, посылаемым нам в последнее предупреждение, символом погибающей родины».

А на пороге был уже октябрь 1917 года.